Первый учитель. Айтматов «Первый учитель Чингиз айтматов первый учитель краткое содержание читать

Чингиз Айтматов

Первый учитель

Я открываю настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины. Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в том, что моя картина - еще только замысел.

Это не прихоть. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую - мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта, чтобы они волновались вместе со мной.

Не пожалейте жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать эту историю…

Наш аил Куркуреу расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются из многих ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась Желтая долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да темной черточкой железной дороги, уходящей за горизонт на запад через равнину.

А над аилом на бугре стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. С какой стороны ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде всего увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже и не знаю, чем объяснить, - то ли потому, что впечатления детских лет особенно дороги человеку, то ли это связано с моей профессией художника, - но каждый раз, когда я, сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.

Как бы высоки они ни были, вряд ли так уж сразу можно увидеть их на таком расстоянии, но для меня они всегда ощутимы, всегда видны.

Сколько раз мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев, и всегда с щемящей тоской я думал: «Скоро ли увижу их, тополей-близнецов? Скорей бы приехать в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы».

В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти тополя особенные - у них свой особый язык и, должно быть, своя особая, певучая душа. Когда ни придешь сюда, днем ли, ночью ли, они раскачиваются, перехлестываясь ветвями и листьями, шумят неумолчно на разные лады. То кажется, будто тихая волна прилива плещется о песок, то пробежит по ветвям, словно незримый огонек, страстный горячий шепот, то вдруг, на мгновенье затихнув, тополя разом, всей взбудораженной листвой шумно вздохнут, будто тоскуя о ком-то. А когда набегает грозовая туча и буря, заламывая ветви, обрывает листву, тополя, упруго раскачиваясь, гудят, как бушующее пламя.

Позже, много лет спустя, я понял тайну двух тополей. Они стоят на возвышенности, открытой всем ветрам, и отзываются на малейшее движение воздуха, каждый листик чутко улавливает легчайшее дуновение.

Но открытие этой простой истины вовсе не разочаровало меня, не лишило того детского восприятия, которое я сохраняю по сей день. И по сей день эти два тополя на бугре кажутся мне необыкновенными, живыми. Там, подле них, осталось мое детство, как осколок зеленого волшебного стеклышка…

В последний день учебы, перед началом летних каникул, мы, мальчишки, мчались сюда разорять птичьи гнезда. Всякий раз, когда мы с гиканьем и свистом взбегали на бугор, тополя-великаны, покачиваясь из стороны в сторону, вроде бы приветствовали нас своей прохладной тенью и ласковым шелестом листьев. А мы, босоногие сорванцы, подсаживая друг друга, карабкались вверх по сучьям и веткам, поднимая переполох в птичьем царстве. Стаи встревоженных птиц с криком носились над нами. Но нам все было нипочем, куда там! Мы взбирались все выше и выше - а ну, кто смелее и ловчее! - и вдруг с огромной высоты, с высоты птичьего полета, точно бы по волшебству, открывался перед нами дивный мир простора и света.

Нас поражало величие земли. Затаив дыхание, мы замирали каждый на своей ветке и забывали о гнездах и птицах. Колхозная конюшня, которую мы считали самым большим зданием на свете, отсюда казалась нам обыкновенным сарайчиком. А за аилом терялась в смутном мареве распростертая целинная степь. Мы всматривались в ее сизые дали насколько хватал глаз и видели еще много-много земель, о которых прежде не подозревали, видели реки, о которых прежде не ведали. Реки серебрились на горизонте тоненькими ниточками. Мы думали, притаившись на ветках: это ли край света или дальше есть такое же небо, такие же тучи, степи и реки? Мы слушали, притаившись на ветках, неземные звуки ветров, а листья в ответ им дружно нашептывали о заманчивых, загадочных краях, что скрывались за сизыми далями.

Я слушал шум тополей, и сердце у меня колотилось от страха и радости, и под этот неумолчный шелест я силился представить себе те далекие дали. Лишь об одном, оказывается, я не думал в ту пору: кто посадил здесь эти деревья? О чем мечтал, о чем говорил этот неизвестный, опуская в землю корни деревцев, с какой надеждой растил он их здесь, на взгорье?

Этот бугор, где стояли тополя, у нас почему-то называли «школой Дюйшена». Помню, если случалось кому искать пропавшую лошадь и человек обращался к встречному: «Слушай, не видел ты моего гнедого?» - ему чаще всего отвечали: «Вон наверху, возле школы Дюйшена, паслись ночью кони, сходи, может, и своего там найдешь». Подражая взрослым, мы, мальчишки, не задумываясь, повторяли: «Айда, ребята, в школу Дюйшена, на тополя, воробьев разгонять!»

Рассказывали, что когда-то на этом бугре была школа. Мы и следа ее не застали. В детстве я не раз пытался найти хотя бы развалины, бродил, искал, но ничего не обнаружил. Потом мне стало казаться странным, что голый бугор называют «школой Дюйшена», и я как-то спросил у стариков, кто он такой, этот Дюйшен. Один из них небрежно махнул рукой: «Кто такой Дюйшен! Да тот самый, что и сейчас тут живет, из рода Хромой овцы. Давно это было, Дюйшен в ту пору комсомольцем был. На бугре том стоял чей-то заброшенный сарай. А Дюйшен там школу открыл, детей учил. Да разве же то школа была - название одно! Ох, и интересные же времена были! Тогда кто мог схватиться за гриву коня и вдеть ногу в стремя, тот сам себе начальник. Так и Дюйшен. Что взбрело ему в голову, то и сделал. А теперь и камешка не найдешь от того сарайчика, одна польза, что название осталось…»

Я мало знал Дюйшена. Помнится, это был пожилой уже человек, высокий, угловатый, с нависшими орлиными бровями. Его двор был по ту сторону реки, на улице второй бригады. Когда я еще жил в аиле, Дюйшен работал колхозным мирабом и вечно пропадал на полях. Изредка он проезжал по нашей улице, подвязав к седлу большой кетмень, и конь его был похож чем-то на хозяина - такой же костлявый, тонконогий. А потом Дюйшен постарел, и говорили, что он стал возить почту. Но это к слову. Дело в другом. В моем тогдашнем понятии комсомолец - это горячий на работу и на слово джигит, самый боевой из всех в аиле, который и на собрании выступит, и в газете о лодырях и расхитителях напишет. И я никак не мог себе представить, что этот бородатый смирный человек был когда-то комсомольцем, да к тому же, что самое удивительное, учил детей, будучи сам малограмотным. Нет, не укладывалось такое у меня в голове! Откровенно говоря, я считал, что это одна из многочисленных сказок, которые бытуют в нашем аиле. Но все оказалось совсем не так…

Прошлой осенью я получил из аила телеграмму. Земляки приглашали меня на торжественное открытие новой школы, которую колхоз построил своими силами. Я сразу решил - ехать. Не мог же я в такой радостный день для нашего аила усидеть дома! Я выехал даже на несколько дней раньше. Поброжу, думал, погляжу, сделаю новые зарисовки. Из приглашенных ждали, оказывается, и академика Сулайманову. Мне сказали, что она пробудет здесь день-два и отсюда поедет в Москву.

Я открываю настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины. Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в том, что моя картина – еще только замысел.

Это не прихоть. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую: мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта, чтобы они волновались вместе со мной.

Не пожалейте жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать эту историю…

Наш аил Куркуреу расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются из многих ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась Желтая долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да темной черточкой железной дороги, уходящей за горизонт на запад, через равнину.

А над аилом, на бугре, стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. С какой стороны ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде всего увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже и не знаю, чем объяснить, – то ли потому, что впечатления детских лет особенно дороги человеку, то ли это связано с моей профессией художника, – но каждый раз, когда я, сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.

Как бы высоки они ни были, вряд ли так уж сразу можно увидеть их на таком расстоянии, но для меня они всегда ощутимы, всегда видны.

Сколько раз мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев, и всегда с щемящей тоской я думал: «Скоро ли увижу их, тополей-близнецов? Скорей бы приехать в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы».

В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти тополя особенные: у них свой особый язык и, должно быть, своя особая, певучая душа. Когда ни придешь сюда, днем ли, ночью ли, они раскачиваются, перехлестываясь ветвями и листьями, шумят неумолчно на разные лады. То кажется, будто тихая волна прилива плещется о песок, то пробежит по ветвям, словно незримый огонек, страстный, горячий шепот, то вдруг, на мгновенье затихнув, тополя разом, всей взбудораженной листвой шумно вздохнут, будто тоскуя о ком-то. А когда набегает грозовая туча и буря, заламывая ветви, обрывает листву, тополя, упруго раскачиваясь, гудят, как бушующее пламя.

Позже, много лет спустя, я понял тайну двух тополей. Они стоят на возвышенности, открытой всем ветрам, и отзываются на малейшее движение воздуха, каждый листик чутко улавливает легчайшее дуновение.

Но открытие этой простой истины вовсе не разочаровало меня, не лишило того детского восприятия, которое я сохраняю по сей день. И по сей день эти два тополя на бугре кажутся мне необыкновенными, живыми. Там, подле них, осталось мое детство, как осколок зеленого волшебного стеклышка…

В последний день учебы, перед началом летних каникул, мы, мальчишки, мчались сюда разорять птичьи гнезда. Всякий раз, когда мы с гиканьем и свистом взбегали на бугор, тополя-великаны, покачиваясь из стороны в сторону, как бы приветствовали нас своей прохладной тенью и ласковым шелестом листьев. А мы, босоногие сорванцы, подсаживая друг друга, карабкались вверх по сучьям и веткам, поднимая переполох в птичьем царстве. Стаи встревоженных птиц с криком носились над нами. Но нам все было нипочем, куда там! Мы взбирались все выше и выше – а ну, кто смелее и ловчее! – и вдруг с огромной высоты, с высоты птичьего полета, точно бы по волшебству, открывался перед нами дивный мир простора и света.

Нас поражало величие земли. Затаив дыхание, мы замирали каждый на своей ветке и забывали о гнездах и птицах. Колхозная конюшня, которую мы считали самым большим зданием на свете, отсюда казалась нам обыкновенным сарайчиком. А за аилом терялась в смутном мареве распростертая целинная степь. Мы всматривались в ее сизые дали, насколько хватало глаз, и видели еще много-много земель, о которых прежде не подозревали, видели реки, о которых прежде не ведали. Реки серебрились на горизонте тоненькими ниточками. Мы думали, притаившись на ветках: это ли край света или дальше есть такое же небо, такие же тучи, степи и реки? Мы слушали, притаившись на ветках, неземные звуки ветров, а листья в ответ им дружно нашептывали о заманчивых, загадочных краях, что скрывались за сизыми далями.

Я слушал шум тополей, и сердце у меня колотилось от страха и радости, и под этот неумолчный шелест я силился представить себе те далекие дали. Лишь об одном, оказывается, я не думал в ту пору: кто посадил здесь эти деревья? О чем мечтал, о чем говорил этот неизвестный, опуская в землю корни деревцев, с какой надеждой растил он их здесь, на взгорье?

Этот бугор, где стояли тополя, у нас почему-то называли «школой Дюйшена». Помню, если случалось кому искать пропавшую лошадь и человек обращался к встречному: «Слушай, не видел ты моего гнедого?» – ему чаще всего отвечали: «Вон наверху, возле школы Дюйшена, паслись ночью кони, сходи, может, и своего там найдешь». Подражая взрослым, мы, мальчишки, не задумываясь, повторяли: «Айда, ребята, в школу Дюйшена, на тополя – воробьев разгонять!»

Рассказывали, что когда-то на этом бугре была школа. Мы и следа ее не застали. В детстве я не раз пытался найти хотя бы развалины, бродил, искал, но ничего не обнаружил. Потом мне стало казаться странным, что голый бугор называют «школой Дюйшена», и я как-то спросил у стариков, кто он такой, этот Дюйшен. Один из них небрежно махнул рукой: «Кто такой Дюйшен? Да тот самый, что и сейчас тут живет, из рода Хромой овцы. Давно это было, Дюйшен в ту пору комсомольцем был. На бугре том стоял чей-то заброшенный сарай. А Дюйшен там школу открыл, детей учил. Да разве же то школа была – название одно. Ох, и интересные же времена были! Тогда, кто мог схватиться за гриву коня и вдеть ногу в стремя, тот сам себе начальник. Так и Дюйшен. Что взбрело ему в голову, то и сделал. А теперь и камешка не найдешь от того сарайчика, одна польза, что название осталось…»

Я мало знал Дюйшена. Помнится, это был пожилой уже человек, высокий, угловатый, с нависшими орлиными бровями. Его двор был по ту сторону реки, на улице второй бригады. Когда я еще жил в аиле, Дюйшен работал колхозным мирабом и вечно пропадал на полях. Изредка он проезжал по нашей улице, подвязав к седлу большой кетмень, и конь его был похож чем-то на хозяина – такой же костлявый, тонконогий. А потом Дюйшен постарел, и говорили, что он стал возить почту. Но это к слову. Дело в другом. В моем тогдашнем понятии комсомолец – это горячий на работу и на слово джигит, самый боевой из всех в аиле, который и на собрании выступит, и в газете о лодырях и расхитителях напишет. И я никак не мог себе представить, что этот бородатый смирный человек был когда-то комсомольцем, да к тому же, что самое удивительное, учил детей, будучи сам малограмотным. Нет, не укладывалось такое у меня в голове! Откровенно говоря, я считал, что это одна из многочисленных сказок, которые бытуют в нашем аиле. Но все оказалось совсем не так…

Прошлой осенью я получил из аила телеграмму. Земляки приглашали меня на торжественное открытие новой школы, которую колхоз построил своими силами. Я сразу решил – ехать, не мог же я в такой радостный для нашего аила день усидеть дома. Я выехал даже на несколько дней раньше. Поброжу, думал, погляжу, сделаю новые зарисовки. Из приглашенных ждали, оказывается, и академика Сулайманову. Мне сказали, что она пробудет здесь день-два и отсюда поедет в Москву.

Я знал, что эта прославленная теперь женщина в детстве ушла из нашего аила в город. Став горожанином, я познакомился с ней. Она была уже в преклонном возрасте, полная, с густой проседью в гладко зачесанных волосах. Наша знаменитая землячка заведовала кафедрой в университете, читала лекции по философии, работала в академии, часто ездила за границу. Словом, человеком она была занятым, и мне не удавалось познакомиться с ней поближе, но каждый раз, где бы мы ни встречались, она всегда интересовалась жизнью нашего аила и непременно, пусть даже коротко, высказывала мнение о моих работах. Однажды я решился сказать ей:

– Алтынай Сулаймановна, хорошо бы вам съездить в аил, повидаться с земляками. Вас там все знают, гордятся вами, но знают-то больше понаслышке и, случается, поговаривают, что, мол, наша знаменитая ученая, видно, чурается нас, дорогу позабыла в свой Куркуреу.

– Надо бы, конечно, съездить, – невесело улыбнулась тогда Алтынай Сулаймановна. – Я и сама давно мечтаю побывать в Куркуреу, век уже не была там. Правда, родственников у меня в аиле нет. Но дело ведь не в этом. Непременно поеду, я должна поехать, истосковалась по родным краям.

Академик Сулайманова приехала в аил, когда торжественное собрание в школе вот-вот должно уже было начаться. Колхозники увидели в окно ее машину, и все повалили на улицу. Знакомым и незнакомым, старым и малым – всем хотелось пожать ей руку. Пожалуй, Алтынай Сулаймановна не ожидала такой встречи и, как мне показалось, даже растерялась. Приложив руки к груди, она кланялась людям и с трудом пробиралась в президиум на сцену.

Наверно, не раз на своем веку Алтынай Сулаймановна бывала на торжественных собраниях, и встречали ее, наверно, всегда и с радостью, и с почестями, но здесь, в обыкновенной сельской школе, радушие земляков очень растрогало ее, взволновало, и она все пыталась скрыть непрошеные слезы.

После торжественной части пионеры повязали дорогой гостье красный галстук, преподнесли цветы и ее именем открыли почетную книгу новой школы.

Чингиз Айтматов

Первый учитель

Я открываю настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины. Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в том, что моя картина - еще только замысел.

Это не прихоть. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую - мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта, чтобы они волновались вместе со мной.

Не пожалейте жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать эту историю…

Наш аил Куркуреу расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются из многих ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась Желтая долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да темной черточкой железной дороги, уходящей за горизонт на запад через равнину.

А над аилом на бугре стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. С какой стороны ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде всего увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже и не знаю, чем объяснить, - то ли потому, что впечатления детских лет особенно дороги человеку, то ли это связано с моей профессией художника, - но каждый раз, когда я, сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.

Как бы высоки они ни были, вряд ли так уж сразу можно увидеть их на таком расстоянии, но для меня они всегда ощутимы, всегда видны.

Сколько раз мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев, и всегда с щемящей тоской я думал: «Скоро ли увижу их, тополей-близнецов? Скорей бы приехать в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы».

В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти тополя особенные - у них свой особый язык и, должно быть, своя особая, певучая душа. Когда ни придешь сюда, днем ли, ночью ли, они раскачиваются, перехлестываясь ветвями и листьями, шумят неумолчно на разные лады. То кажется, будто тихая волна прилива плещется о песок, то пробежит по ветвям, словно незримый огонек, страстный горячий шепот, то вдруг, на мгновенье затихнув, тополя разом, всей взбудораженной листвой шумно вздохнут, будто тоскуя о ком-то. А когда набегает грозовая туча и буря, заламывая ветви, обрывает листву, тополя, упруго раскачиваясь, гудят, как бушующее пламя.

Позже, много лет спустя, я понял тайну двух тополей. Они стоят на возвышенности, открытой всем ветрам, и отзываются на малейшее движение воздуха, каждый листик чутко улавливает легчайшее дуновение.

Но открытие этой простой истины вовсе не разочаровало меня, не лишило того детского восприятия, которое я сохраняю по сей день. И по сей день эти два тополя на бугре кажутся мне необыкновенными, живыми. Там, подле них, осталось мое детство, как осколок зеленого волшебного стеклышка…

В последний день учебы, перед началом летних каникул, мы, мальчишки, мчались сюда разорять птичьи гнезда. Всякий раз, когда мы с гиканьем и свистом взбегали на бугор, тополя-великаны, покачиваясь из стороны в сторону, вроде бы приветствовали нас своей прохладной тенью и ласковым шелестом листьев. А мы, босоногие сорванцы, подсаживая друг друга, карабкались вверх по сучьям и веткам, поднимая переполох в птичьем царстве. Стаи встревоженных птиц с криком носились над нами. Но нам все было нипочем, куда там! Мы взбирались все выше и выше - а ну, кто смелее и ловчее! - и вдруг с огромной высоты, с высоты птичьего полета, точно бы по волшебству, открывался перед нами дивный мир простора и света.

Ч. Айтматову удалось написать целомудренную историю о настоящей любви. Эта задача для некоторых невыполнима, но советскому классику она удалась. В поле нашего внимания попало произведение «Первый учитель» Айтматова (краткое содержание).

Художник и муки творчества

Повесть начинается с творческого поиска художника, который не может найти сюжета для новой картины. В меланхоличном состоянии он вспоминает свое детство, казахские степи, родной аил и два тополя, на которых он играл ребенком. Мастер мечтает посетить родные места и, может быть, победить неожиданный И тут ему (очень кстати) приходит письмо из дома: в его родном аиле открывается новая школа. Художник понимает - вот оно! Сама судьба протягивает ему руку. Так начинается «Первый учитель» Айтматова (краткое содержание, естественно, не может противоречить полной версии).

Праздник в аиле

На такое знаменательное событие, как открытие школы, съезжается много людей. Но главный гость торжества - художник и академик в летах Алтынай Сулаймановна Сулайманова. На празднике весело. Все шутят. Главный объект шуток - Дюйшен. Сейчас он почтальон, а когда-то старик был школьным учителем, хотя сам читал и писал с большим трудом (именно над этим и смеялись собравшиеся). Это было в те времена, когда среднее образовательное учреждение только проектировалось, а население аила не могло представить, зачем детям вообще учиться, ибо многие поколения прожили так - без образования, только лишь своим трудом. Дюйшен на самом деле был подлинным революционером, а над ним сейчас смеялись те, кому он обеспечил не блестящее, но все-таки хоть какое-то будущее.

Не смеялась только Алтынай Сулаймановна Сулайманова, видимо, понимая историческую роль нынешнего почтальона в судьбе отдельно взятого аила, но причина была не только в этом. Оказывается, огромную роль он сыграл и в ее личной судьбе. Но об этом читателю станет известно чуть позже, а пока перед ним разворачивается торжество. Однако Алтынай грустит на празднике, глядя в окно на тополя, вспоминая что-то свое. Потом старый Дюйшен приносит телеграммы с поздравлениями от тех, кто получил в аиле образование. Сам почтальон участия в празднике не принимает - у него много писем и дел.

Алтынай становится отчего-то жутко стыдно, она спешит в Москву, ссылаясь на дела. Ее провожает художник и спрашивает, все ли у нее в порядке, не держит ли она на кого-то обиды. Алтынай говорит, что обижаться ей следует только на себя.

Исповедь Алтынай

Алтынай - безграмотная сирота четырнадцати лет

Личная история Алтынай начинается в 1924 году, когда странный человек в черном (шинель у него была из сукна именно этого цвета) пришел в казахский степной аил Куркуреу и сказал, что создаст в нем школу и будет учить в ней детей. Местные аксакалы с сомнением отнеслись к подобной затее, ибо они вообще не понимали пользы образования для жизни в степи. Дюйшен же был непреклонен, поэтому на него махнули рукой и разрешили делать все, что он захочет, но за свой счет.

Тогда убежденный комсомолец решил, что школа будет на бугре в том помещении, где раньше была конюшня одного бая.

Будущего академика СССР тогда еще звали просто Алтынай, и ни о чем таком она даже не мечтала. Жила она с тетей и дядей, родители ее, к сожалению, умерли и обрекли девочку на роль Золушки в чужой семье.

Тетка - сварлива, а дядька - немногословен. Иногда за проступки Алтынай получала оплеухи. Обижала ее, конечно, тетка. Другими словами - классика жанра. Айтматов Чингиз Торекулович написал замечательную историю советской Золушки в реалистическом ключе, лишенную всякой сказочности.

Знание как обещание лучшей жизни

Не беда, что «храм знания» располагался в бывшей конюшне, над которой еще надо было поработать как следует. Дети в аиле трудились. В их обязанности, среди прочего, входил и сбор кизяка (он использовался как топливо зимой). Путь к «рабочему месту» детей пролегал как раз через бугор и конюшню (будущую школу). Когда девочки (именно они собирали кизяк) шли со «смены» домой, то проходили мимо школы и видели, как молодой человек облагораживает здание бывшей стоянки лошадей, чтобы оно стало пригодным для обучения детей.

Глаза загорелись, и воспламенилась душа только у Алтынай при виде школы, остальные же ее «коллеги» отнеслись к начинанию Дюйшена равнодушно. Видимо, девушка уже тогда понимала, что школа - это возможность вырваться из плена теткиных побоев и общей унылости жизни в аиле, поэтому она предложила подружкам ссыпать весь кизяк, собранный за день, в школе, чтобы они не замерзли зимой. Однако девчонки только покрутили пальцем у виска и отправились домой, а Алтынай презрела возможные опасности и оставила в «храме» весь дневной «урожай». Конечно, страшно, ведь за такой поступок ее могли дома жестоко наказать, но ей было все равно - это был первый акт свободного духа в ее жизни.

После того как Алтынай совершила мужественный поступок, она вернулась на место сбора кизяка и работала до темноты, чтобы расправа тетки была не такой жестокой. Конечно, она собрала очень мало и расплатилась за смелость. Айтматов Чингиз Торекулович в «Первом учителе» сотворил в некотором роде памятник смелости детей.

к знанию

Много сил потребовало от детей и учителя обучение, причем речь не о моральных силах, а о физических. Дюйшен буквально доносил на себе до школы тех детей, которые в непогоду не могли идти сами. Вот такой был наставник у ребят! Произведение «Первый учитель» Айтматова (краткое содержание нас в этом убеждает) может рассматриваться как символ стойкости и несгибаемости человеческой воли.

Нежданное замужество Алтынай и избиение учителя

Так и прошло какое-то время. Но тетку Алтынай все равно заедало то, что девочка ходит в школу, а не помогает ей по хозяйству. И она придумала коварный план: выдать девушку замуж за богатых горцев. Здесь всюду выгода: во-первых - деньги, во-вторых - в горах, когда Алтынай будет в чине «второй жены», грамота ей будет не сильно нужна. Таким образом, злобная тетка все же сломит дух гордого ребенка!

Поэтому в один из дней, когда Алтынай вернулась из школы, она обнаружила тетку в непривычно хорошем расположении духа, а дядю в пьяном виде. Он «под мухой» играл в настольные игры с толстыми мужиками отвратительной наружности. Другими словами, в доме царил праздник.

Алтынай поняла, что ее выдают замуж. Она побежала и рассказала все своему учителю, а тот сказал ей, чтобы она ни о чем не беспокоилась, продолжала ходить в школу и пожила пока у своих дальних родственников, которые обитали в том же аиле. Образ Дюйшена насыщен большим человеческим мужеством. Надеемся, что именно таким задумывал его Ч. Айтматов. «Первый учитель» - вдохновляющая на подвиги повесть.

Но тетка тоже была не промах. Как-то она взяла с собой крепких парней и нарушила спокойную и благожелательную атмосферу обычного школьного урока. Она задумала забрать Алтынай силой. Учитель, конечно, пытался им помешать, но не смог. Ему сломали ребра, руки, сильно избили, а девочку перекинули через седло и увезли в горы.

Спасение Алтынай. Финал истории

Алтынай очнулась в юрте главного похитителя и поняла, что ее «обесчестили». Девочка пыталась выбраться сама, но ей одной мало что удалось. Затем пришли советские милиционеры вместе с перебинтованным учителем, арестовали злодея-насильника и освободили Алтынай. Потом была трепетная и трогательная встреча на вокзале, когда Дюйшен провожал Алтынай в большой город - Ташкент, куда она отправлялась учиться в интернат.

Какое-то время они переписывались. Алтынай упрашивала своего учителя приехать к ней, говорила ему, что любит его и ждет. Но вместо этого он просто оборвал с ней все контакты, чтобы не мешать ей учиться.

Несмотря на все успехи девочки из аила, для Алтынай расставание с Дюйшеном было глубокой психологической травмой, она так никогда от нее и не оправилась. Уже во взрослом возрасте Алтынай казалось, что она видит своего возлюбленного в разных неожиданных местах. Но это были только миражи несчастного сознания.

По всему можно заключить, что это произведение о любви (речь, разумеется, о сочинении «Первый учитель»). Главные герои - Дюйшен и Алтынай.

Маститый академик заканчивает свое письмо к художнику заверением, что он обязательно добьется того, чтобы новую школу назвали в честь его первого учителя.

В свою очередь художник не только прикоснулся к замечательной и трогательной истории, но и нашел кладезь сюжетов для новых полотен. Повествование заканчивается картиной: мастер стоит у раскрытого настежь окна и думает о прочитанном, окрыленный надеждой новых творческих свершений.

Таким получился краткий пересказ «Первого учителя» - сочинения, которое написал Чингиз Айтматов. Произведения его неизменно потрясающи как по исполнению, так и по содержанию. Надеемся, что настоящая статья сподвигнет читателя к знакомству с другими работами автора.

Композиция произведения построена по принципу рассказ в рассказе. Начальные и финальные главы представляют собой размышления и воспоминания художника, середина — рассказ главной героини о своей жизни. Все повествование ведется от первого лица: первая и последняя части — от лица рассказчика, середина — от лица академика.

Художник задумывает написать картину, однако пока не может выбрать тему для нее. Он вспоминает свое детство в аиле Куркуреу, что в казахской степи. Перед глазами возникает главный символ родных мест — два больших

Тополя на бугре. Этот голый бугор в аиле называют «школой Дюйшена». Когда-то некому комсомольцу вздумалось организовать там школу. Теперь одно название осталось.

Художник получает телеграмму — приглашение на открытие новой школы в аиле. Там он встречает гордость Куркуреу — академика Алтынай Сулаймановну Сулайманову. После торжественной части директор приглашает активистов колхоза и академика к себе. От бывших учеников приносят телеграммы с поздравлениями: их привез Дюйшен. Теперь он развозит почту. Сам Дюйшен не заходит на праздник: надо сначала закончить работу.

Теперь многие с усмешкой вспоминают

Его затею со школой: он, мол, сам не весь алфавит знал. Пожилая академик краснеет при этих словах. Она поспешно, в тот же день, уезжает в Москву. Позже она пишет художнику письмо и просит донести ее историю людям.

В 1924 году в аиле появляется молодой Дюйшен и хочет открыть школу. Он своими силами приводит в порядок сарай на бугре.

Сирота Алтынай живет в семье тетки, которая тяготится девочкой. Ребенок видит лишь оскорбления и побои. Она начинает ходить в школу. Ласковое отношение и добрая улыбка Дюйшена согревает ей душу.

На уроке учитель показывает детям портрет Ленина. Для Дюйшена Ленин — символ светлого будущего простых людей. Алтынай вспоминает то время: «Думаю я сейчас об этом и диву даюсь: как этот малограмотный парень, сам с трудом читавший по слогам, … как он мог отважиться на такое поистине великое дело. Дюйшен не имел ни малейшего представления о программе и методике преподавания… Сам того не ведая, он совершил подвиг… нам, киргизским детям, нигде не бывавшим за пределами аила, … вдруг открылся… невиданный прежде мир…»

В холода Дюйшен на руках и на спине переносил детей вброд через ледяную речку. Богатые люди, проезжавшие в такие моменты мимо в лисьих малахаях и овчинных шубах, презрительно посмеивались над ним.

Зимой, в ночь возвращения учителя из волости, куда он ходил на три дня каждый месяц, тетка выгоняет Алтынай к дальним родственникам — старикам Сайкал и Картанбаю. У них в то время и жил Дюйшен.

Среди ночи раздается «гнусавый, утробный вой». Волк! И не один. Старик Картанбай понял, что волки кого-то окружают — человека или лошадь. В этот момент в дверях появляется Дюйшен. Алтынай плачет за печкой от счастья, что учитель вернулся живой.

Весной учитель вместе с Алтынай сажают на бугре две «молоденькие сизоствольные топольки». Дюйшен верит, что будущее девочки в учении, и хочет отправить ее в город. Алтынай с восхищением смотрит на него: «горячей волной поднялось в моей груди новое, незнакомое чувство из неведомого еще мне мира».

Вскоре в школу является тетка с краснорожим человеком, который недавно появлялся в их доме. Краснорожий и еще двое всадников избивают Дюйшена, защищавшего девочку, и силой увозят Алтынай. Тетка отдала ее во вторые жены. Ночью краснорожий насилует Алтынай. Утром перед юртой появляется перебинтованный Дюйшен с милиционерами, и насильника арестовывают.

Через два дня Дюйшен везет Алтынай на станцию — она будет учиться в ташкентском интернате. Уже отходящему поезду учитель, с полными глазами слез, кричит «Алтынай!», будто забыл сказать что-то важное.

В городе Алтынай учится на рабфаке, потом — в Москве в институте. В письме она признается Дюйшену, что любит его и ждет. На этом обрывается их переписка: «я думаю, что отказал он мне и себе потому, что не хотел мешать мне учиться».

Начинается война. Алтынай узнает, что Дюйшен ушел в армию. Больше о нем нет вестей.

Уже после войны она едет в поезде по Сибири. В окне Алтынай видит в стрелочнике Дюйшена и срывает стоп-кран. Но женщина обозналась. Люди из поезда думают, что ей привиделся погибший на войне муж или брат и сочувствуют Алтынай.

Проходят годы. Алтынай выходит замуж за хорошего человека: «У нас дети, семья, живем мы дружно. Я теперь доктор философских наук».

Она пишет художнику о произошедшем в аиле: «…не мне надо было оказывать всяческие почести, не мне надо было сидеть на почетном месте при открытии новой школы. Такое право имел прежде всего наш первый учитель… — старый Дюйшен… я хочу поехать в Куркуреу и предложить там людям назвать новую школу-интернат «школой Дюйшена»».

Под впечатлением от истории Алтынай художник думает над еще не написанной картиной: «…мои современники, как сделать, чтобы мой замысел не просто дошел до вас, а стал бы нашим общим творением?» Он выбирает, какой из рассказанных академиком эпизодов изобразить на своем полотне.

Произведение скомпоновано таким образом, что мы знакомимся с историей со слов нескольких рассказчиков, которые являются главными героями. Повествование от первого лица ведется сначала художником, а потом академиком, чью историю также завершает первый персонаж.

История начинается с того, как художник, в поисках вдохновения для своей картины, окунается в воспоминания о прошлом. Свое детство он провеет в казахской степи, потому эти места стали родными. Перед глазами сразу же возникает символ тех мест, которым являются два тополя на невысоком бугре. Его же принято называть «школой Дюйшена», поскольку давно кто-то хотел основать там школу, но осталось лишь наименование.

Получив телеграмму, художник узнает, что его приглашают на открытие новой школы в аиле. На мероприятии он встречает академика Алтынай Сулайманову. По завершению торжественной части открытия, всех приглашают к директору. Дюйшен привозит поздравительные открытки и телеграммы от бывших учеников, но сам не задерживается и отправляется дальше работать, поскольку устроился почтальоном. Его затею, касательно основания школы, многие вспоминают с улыбкой, ведь сам, мол, не весь алфавит знал. Когда присутствующие начали шутить, пожилая женщина-академик краснеет, в тот же день она уезжает обратно в столицу. Спустя несколько дней художнику приходит от нее письмо с историей жизни.

Еще в 1924 году юный Дюйшен появился в аиле с целью открыть школу. Он своими силами старается облагородить сарай, что стоял на бугре. Алтынай сирота, она живет у родственников, которые к ней относятся очень жестоко, оскорбляют, а иногда даже бьют девочку. Но вот она начинает ходить в школу, и как лучик света в ее жизни становится Дюйшен, который во всем старается помочь. Теперь она лишь вспоминает о том, как этот малограмотный мальчишка показывал детям портрет Ленина и говорил о нем, как о символе светлого будущего для всех простых людей. Когда приходила зима. Дюйшен помогал детям перебираться через брод и ледяную речку.

Однажды тетка выгнала Алтынай дальним родственникам, которые воспитывали Дюйшена. В эту ночь случается происшествие. За окном раздался волчий вой и не один. Все решили, что стая окружила кого-то, но в этот момент в двери входит Дюйшен, живой и невредимый, чему семья очень рада.

В тот самый год на лысом бугре Алтынай вместе со своим учителем посадили две топольки. Дюйшен говорит девочке, что ее будущее стоит за учением и хочет приложить все силы, чтобы отправить Алтынай в город.

Очередное несчастье случается, когда в школу за девочкой приходит ее тетка с каким-то мужчиной. Оказывается, что родственница продала Алтынай во вторые жены. Учитель пытается защитить ребенка, но его избирают и девочку забирает рослый мужчина. В ночь о ее насилует, но на утро Дюйшен приходит с милиционером, который арестовывает преступника.

Учитель решает взять все в свои руки и везет Алтынай в ташкентский интернат. Отучившись на рабфаке, девушка поступает в институт в Москве. Она пишет письмо бывшему учителю, в котором признается в любви и зовет приехать к ней, но он отказывается. Алтынай решает, что учитель хотел, чтобы она хорошо окончила учебу и ей ничего не помешало.

После начала войны девушка узнает, что Дюйшен ушел на фронт, и от него нет никаких больше вестей. Но спустя годы, после войны, когда Алтынай едет в поезде, пересекая Сибирь, она замечает в окне Дюйшена и срывает стоп-кран. Но все напрасно, женщина обозналась. Спустя годы она выходит замуж и обретает семью. Закончив чтение письма, художник поражен историей и выбирает какой именно эпизод изобразить на полотне.